| Сетевая Словесность |  |
|
|
|
|
О "ПОРИЦАНИИ ГОМЕРУ", "ЗМЕИНОМ ЯЗЫКЕ" И "ОПИУМЕ ЧЕРНИЛ".
РАССУЖДАЯ О СЕКРЕТАХ РЕМЕСЛА ЛИТЕРАТУРНОГО КРИТИКАИнтервью поэта и критика Бориса Кутенкова
главному редактору альманаха "Белый ворон" Сергею Слепухину.Дорогой Борис, в уходящем году мы встречались во время вашей поездки на Урал. Разговор коснулся литературной критики, темы, очень важной для вас в последнее время. Я спросил тогда, на все ли поставленные вопросы нашлись ответы, решена ли задача, исчерпана ли тема, и вы утвердительно ответили "да!". Однако мне кажется, есть несколько важных моментов, на которые еще раз стоит обратить внимание. Итак, вот мои вопросы.
В одном из диспутов вы говорите об "умирании ремесла" литературной критики. Но, если "рок-н-ролл мёртв", значит, в какой-то момент он всё же был жив? Когда, как давно, по-вашему, появились первые признаки болезни, "недомогания" литературной критики?
Авторская колонка, которую я самонадеянно пообещал Александру Петрушкину вести регулярно в "Новой реальности" в ответ на его предложение, приостановилась после трёх статей. Оказалось, что в них я изложил основные свои мысли о современной литературной критике. Первая статья - "Хоронить заживо. Наблюдения о состоянии текущей поэтической критики" (№ 46), вторая - "Веер негерцогини: о критике, оппозиционерстве и лицемерии" (№ 47), третья - "Удивительно слабое эхо: о рецепции современной литературной критики" (№ 48). Однако это не значит, что тема закрыта, и уверен, что к разговору о критике я ещё вернусь, как только поднакопится материал для новых статей.
Заметьте, строки Арсения Тарковского "Наблюдать умиранье ремёсел - // Всё равно что себя хоронить" я цитирую в достаточно оптимистичном контексте. Говоря о проблемах, которые приходится преодолевать нашему "высокому ремеслу", пишу о представителях разных поколений, "поддерживающих на плаву наше изрядно локализовавшееся, но не умирающее дело, не чурающихся широкого диапазона критических дискурсов, - от рецензий и монографических эссе до широких теоретических обобщений". О "болезни" и "недомогании" я бы говорить не спешил. Всё, что происходит сейчас с критикой, - следствие её внутрилитературного бытования: некоторая самозамкнутость, отсутствие громкого резонанса - ввиду несоответствия запросам книжного рынка, который прекрасно обходится без критики, подменяя её пиаром, который, по сути, не есть задача критики.
С одной стороны, это вроде бы естественно. С другой - не радует отсутствие диалога критики и условного "широкого" читателя. За одну только осень текущего года я имел возможность убедиться в огромности "разрыва" между ними, получив одно за другим приглашения на круглый стол по критике в Рязани и на литературный фестиваль в Киргизии. Ситуация в регионах печальная: участники круглого стола формируют мнение о критике по "Литературной газете", "Литературной России" и "Рязанским ведомостям", - просто за неимением других источников: до библиотек, где есть "толстые" журналы, ещё дойти надо, о существовании "Журнального Зала" большинство не знает. В Бишкеке - всего одна библиотека, куда поступает русскоязычная литература, а толстых журналов вообще нет. Разумеется, критика в таких условиях не выживает: поневоле образуются свои "лжецарьки", местные предводители с соответствующим уровнем профессионализма, союзописательские генералы, которые имеют свою власть в регионах, в отличие от Москвы, где перед молодым автором всё-таки открывается довольно много дорог...
В то же время я уверен, что энтузиаст, желающий составить разнообразное представление о проблеме, докопается до искомых источников. Но энтузиазм мой отступает перед явным нежеланием молодых людей идти в критику, смутным осознанием ими своего профессионального будущего. Наблюдая за "новобранцами" семинара критики в Литинституте, мог бы поставить нерадостный "диагноз": отсутствие заинтересованности. В прошлом году мы с коллегами по собственной инициативе провели круглый стол: Алёна Бондарева, сотрудник журнала "Читаем вместе", рассказала молодым критикам об основах профессии, о том, как возможно заработать на кусок хлеба критическим трудом. Вместе с ней и Владимиром Коркуновым мы провели довольно содержательную и живую беседу. Которая, однако, превратилась в полилог между самими критиками: начинающие работники пера словно бы уже заранее убеждены, что критика не принесёт им материальных благ, а заниматься ей в качестве хобби им кажется непрагматичным - и это отчасти справедливо. Если принять во внимание суммы гонораров в толстых журналах - в среднем 800-1000 рублей за рецензию (по сути, чистая благотворительность) - то можно понять причины такого "прагматизма". На этом фоне даже рассказ о существующих немногочисленных критических семинарах и совет продолжить обучение (Институт журналистики и литературного творчества, МГУ, ежегодное Совещание молодых писателей, семинар "Вопросов литературы" в Липках; при этом некоторые из них можно посещать в качестве вольнослушателя с согласия руководителя, не обязательно числиться "официальным" участником) был воспринят равнодушно: здесь конечно, сказывается и замученность литинститутских студентов учебным процессом. При этом ещё среди своих однокурсников (я поступал в 2006-м, окончил в 2011-м) я такой незаинтересованности и скучающих глаз не наблюдал: мы посещали различные семинары - и внутри института, и за его пределами, - стараясь узнать как можно больше. Активно писали и внутрисеминарские рецензии (хотя занятие это всегда было добровольным, никто не обязывал), и "на сторону": именно на семинаре я впервые получил представление об азах критики, сделал первые шаги в этом направлении: с подачи тогдашнего главного редактора "Литературной учёбы" Максима Лаврентьева в 2010-м опубликовал на страницах этого журнала свою первую рецензию, с чего всё и началось (казалось бы, недавно, но скоро четыре года беспрерывной литературной деятельности, за которые существенно изменились и мои представления о литпроцессе, и о себе...). В последующем поколении наблюдаю всё же некоторую эмоциональную деградацию. "Спасти" здесь может только бескорыстная любовь к своему делу, но и та угасает без материальной подпитки, не успев особенно окрепнуть. Получается, что одни бы и рады узнать больше, другие отворачиваются от того, что им, по сути, готовы положить в рот. На этом фоне даже удивительно, что можно довольно долго перечислять имена профессиональных литературных критиков и говорить, в общем, не об "умирании ремесла", а о его бытовании, и довольно активном.
Уверен, ваши учителя в Литинституте определяли критику как область творчества на грани искусства. Скажите, насколько искусны сегодня тексты критиков? Есть ли шедевры жанра? Кого вы можете назвать мастерами?
О положительных тенденциях? С удовольствием.
Расскажу преимущественно о критике поэзии, поскольку считаю себя достаточно компетентным именно в этом жанре. Недавно в "Независимой газете" вышло интервью Евгения Абдуллаева, где он очень точно высказывается на тему современной литературной критики. "Первое: кто был раньше критик? Тот, кто портил со всеми отношения и получал за это деньги. Теперь мы это делаем почти благотворительно". Сказано с иронией, но большая доля правды в этом есть. Немногочисленностью гонораров в современных литизданиях обусловлена достаточно низкая планка качества критических публикаций: редакторы действуют по принципу "принесёшь - напечатаем" (издания, которые высоко держат планку, можно пересчитать по пальцам одной руки). Этот вопрос неоднократно обсуждался, поэтому я на нём заострять внимание не буду, скажу про вторую фразу Абдуллаева: "...как только начинаешь писать критику, тебя начинают воспринимать как критика, а не стихотворца. Стихотворцев сегодня тысячи - "армия поэтов", а критиков, особенно поэтических, я уже говорил - на одну штурмгруппу не наберется. Каждый виден, даже если не слышен. Если пишешь критику - все, ты уже критик, критик, понял, кто ты? А твои стихи - это вроде как побочное занятие. Да, понимаем, сочувствуем - свободен". Я с этим полностью согласен. Но также считаю, что звание критика нужно заслужить не меньше, чем звание поэта. Оно обросло в настоящее время множеством неопределённых коннотаций, и под него можно подверстать всё, что угодно. Неопределённость номинации "критик", отсутствие критика как единой фигуры - следствие атомизированности нашего общества: точно так же нет единого понятия "литература", есть много "литератур". Поэтому я для ясности выделил бы четыре условных подвида и подкрепил их именами.
Первое - это "филологическая критика"; второе - это так называемая "критическая проза" или "проза о стихах", можно еще сказать "эссеистика"; третье - это рецензии и обзоры и четвёртое - собственно критика в её классическом понимании, условно говоря "белинском", аналитическая. Но хочу подчеркнуть, что границы между ними очень подвижны: никого из современных критиков нельзя отнести только к одной из этих категорий.
Вначале о филологической критике: она отличается прежде всего корректностью оценок, сглаженностью стиля и наукообразием. Филологическая критика анализирует объект как нечто заранее данное. При этом часто филолог оставляет за пределами разговора свой личный вкус. Между тем вкус - это необходимый "инструмент" критика. Приведу один пример филологической критики: рубрика "Хроника поэтического книгоиздания", до недавнего времени ведомая Данилой Давыдовым в журнале "Воздух". О каждой книге он писал несколько слов, причём с наукообразной терминологией - это тоже отличительная черта филологической критики. Как мне кажется, и полноценный анализ в рамках такой короткой рецензии невозможен, и рекомендательного характера эта рецензия тоже не носит. Но, с другой стороны, Данила Давыдов - фактически единственный филолог, который регулярно обозревает книгоиздательский процесс. Другое дело, что филология имеет дело по большей части с тем, что получило в глазах филолога статус литературного явления, остальные явления игнорирует. Существует также мнение, что филологов из-за игнорирования категории вкуса нельзя подпускать к современной литературе - оно отчасти верно.
Вторая категория - это собственно рецензенты и обозреватели. Я бы отделил эту группу от филологической критики (и собственно филологических рецензий) по принципу регулярности. Деятельность современных рецензентов имеет полуслучайный характер: человек, пишущий критику регулярно, часто делает обзор книжной продукции, но порой заблуждается, думая, что таковой обзор не требует знания контекста. Пример обозревателя: Лев Данилкин, журнал "Афиша". Это блестящий стилист (надо уточнить, что он критик прозы, хотя я обещал говорить преимущественно о поэзии). Но тут опасность другая: когда такой критик берется за широкие аналитические рассуждения о современной литературе, у него это получается с трудом. Так, у Данилкина, который в основном рекомендует читателю книги на страницах "Афиши", то есть занимается пиаром, всего одна большая аналитическая статья - в "Новом мире".
Третья категория, наиболее интересная мне сейчас - это эссеистика или критическая проза. Недавно я спрашивал Наталию Черных, одного из ярких представителей этого поджанра, считает ли она критическую прозу о стихах "кентавром", на что она ответила, что кентавр довольно органичен. Я с ней согласен. Согласен я и с мнением Льва Аннинского, который любит повторять: "Когда вы не знаете, что написали, значит, вы написали эссе". Отличительные черты такой критической прозы - повышенная эмоциональность, субъективность, свободный стиль, много лирических отступлений. Отчасти это можно отнести к стилю и самого Аннинского. Но во многом критиков-эссеистов читать интереснее. Часто они пишут в блогах, поскольку толстые журналы такой формат не особо приветствуют, но он провоцирует свободу и вольность высказывания. Назову три имени авторов, которых я с удовольствием читаю: Дмитрий Артис, Наталия Черных и Екатерина Перченкова. Ещё такую критику можно назвать "поэт о поэте". Если бы этих людей назвали критиками в лицо, они, возможно, стали бы открещиваться. Но при этом они прекрасные поэты, и их поэтическая одаренность помогает вчувствоваться в чужое письмо. Екатерина Перченкова, например, пишет только в своем блоге, но ее эссе интереснее, чем рецензии многих регулярных критиков в толстых журналах.
Четвертая категория - это критика безо всяких оговорок, беспримесная, аналитическая. Это регулярные рассуждения о современной литературе, об её аспектах и проблемах. Тут возрастную планку приходится повысить: мэтры, классики этого жанра - Ирина Роднянская, Илья Фаликов, Владимир Губайловский, Игорь Шайтанов. Евгений Абдуллаев - единственный, кто моложе вышеперечисленных.
Повторюсь, границы между "категориями" групп критиков подвижны. Илья Фаликов весьма субъективен, стиль его эссеистический. Представители "классической критики" занимаются также и рецензиями, хотя для них это не основной жанр, главный - это статья. Также не всех критиков можно отнести к этой классификации. Например, не совсем я понимаю, как определить критическую прозу Михаила Айзенберга - она и эссеистична, но в то же время это аналитическая критика, очень глубокая. Это, конечно, проза поэта, который тонко чувствует чужие стихи. Или Анна Кузнецова, которая вела в "Знамени" до недавнего времени рубрику "Ни дня без книги", но в рамках этой рубрики она оставалась прежде всего критиком, исходила из личного вкуса в оценке произведения. Это не мешало ей писать аналитические статьи.
Так что, подытоживая ответ на Ваш вопрос: мастера есть, и каждый может выбрать материалы для навигации в современном литпроцессе, который, как мы наблюдаем, довольно разнообразен. Однако для того, чтобы составить полное представление о нём, нужно читать как можно больше, и желательно тексты представителей различных литературных лагерей. Можно (и зачастую нужно!) не соглашаться, но знать - обязательно.
Литературная критика занимается истолкованием и оценкой произведений литературы с точки зрения... вот, интересно, кого? "С точки зрения современности", как учили нас марксистские учебники? С позиций "насущных проблем общественной и духовной жизни"? Или с "высоты" личности критикующего?
Отчасти - и с точки зрения современности, но понимаемой не в вульгарном смысле - как "актуальность", погоня за модой, - а в смысле знания современной литературной ситуации и соотнесения с текущим контекстом - в случае, если такое соотнесение уместно. Критиков, готовых, "задрав штаны, бежать за комсомолом", я наблюдаю сейчас предостаточно - это вроде бы облегчает их задачу: иметь собственное мнение уже не обязательно, достаточно определиться с "хозяевами дискурса", и то, что получает соответствующие премии или издаётся "нужными" людьми, будет априори вызывать слепой восторг. Разумеется, степень моего доверия к позиции таких критиков - нулевая, а высказывания их предсказуемы, хотя среди них есть неглупые и профессиональные люди. Ещё большее отвращение у меня вызывает распространённое слово "репутация": представляется коллегия джентльменов и тётушек-матрон, перешёптывающихся и оскорблённо косящихся на отщепенца (или, как бы сейчас сказали, "не прошедшего дресс-код"). Она - эта ханжеватая тётка - не должна заслонить критику взгляда, заставить назвать подлинным то, что таковым не является, и наоборот. Кстати, и соотнесение произведения с так называемым "контекстом" тоже требует осторожности: яркие явления часто возникают вне магистральных линий и брендов, проходят незамеченными (лучшие, на мой взгляд, русскоязычные поэтические сборники 2013 года - Михаил Свищёв "Одно из трёх", Ольга Дернова "Человец", Сергей Арутюнов "Нижние котлы" - вышли в стороне от "брендовых" издательств и пока что остались неоценёнными критикой).
Замеченность же в современной литературной ситуации требует не только и не столько талантливости, сколько умения себя подать: дружить с нужными людьми, печататься в соответствующих журналах. Иными словами - требует средств легитимации, обусловленных быстрым взаимным реагированием (тоже - следствие самозамкнутости литературной среды), а критики уже подтянутся. Между тем, только квалифицированный вкус и независимость - истинные критерии доверия к суждению критика. Не куражное всеотрицание, но, я бы сказал, взвешенная "проверка на прочность", на соответствие своему читательскому опыту и сложившемуся мнению о поэзии, готовому всегда претерпеть изменения (в сторону не ангажированности, но метапозиции или расширения своих представлений о границах поэзии - в тех случаях, когда текст сам диктует начинать представления о себе с принципиально "новой точки").
О "насущных проблемах общественной и духовной жизни"? Звучит кондово-соцреалистически, однако способность критика выходить за рамки литературы, не сосредотачиваясь только на конкретном произведении, тоже немаловажная вещь. Я к числу таких критиков не отношусь (отчасти это плюс, отчасти минус): художественный текст как самоценный артефакт, как подлинное ювелирное изделие сразу заслоняет для меня всё - и отнесённость к "брендам" (или "не-брендам"), и пресловутую "репутацию", и даже порой соотнесённость с текущим контекстом. Поэтому, наверное, у меня немного "проблемных" текстов, больше - обзоров и рецензий, и рецензируемые стихи становятся в момент их чтения самодостаточными: поэзия ведь, по большому счёту, вообще не требует доказательств существования себя вроде издательских марок или известности автора.
Есть мнение, что чаще всего критик судит сообразно издательским гонорарам. Заплатят за рецензию, - значит, перед нами шедевр, не заплатят - значит, говно. А если мне издатели не платят - то и опускаю всех ниже плинтуса. Как вы к этому относитесь?
Ко мне это не имеет отношения, да и к знакомым мне критикам - тоже (о толстожурнальных гонорарах я уже сказал). Скорее, описанная Вами ситуация имеет место в коммерческих издательствах, деятельность которых направлена на рекламу товара, но где здесь простор для критики? По-моему, ответ очевиден. Из того, что имеет априорную установку на положительность, продиктованную финансовыми устремлениями, ничего хорошего не выйдет. Получать же деньги за рецензию от автора - последнее дело, хотя знаю, что и такие случаи распространены. Имело бы смысл, если бы все критики получали достаточные гонорары за свои писания: в таком случае это, возможно, способствовало бы профессиональной заинтересованности. Но в современной ситуации об этом можно рассуждать только как об утопии. Однако думаю всё же, высокооплачиваемость, как и любой диктат (государственный, например), быстро сделала бы критику изводом коммерческой литературы, привела к тиражируемости и стандартизируемости, схематично "выровняла" то разнообразие мнений и течений, которое существует сейчас. Пока же все - по крайней мере, на пространстве толстых журналов и немногочисленных литературных газет - равны в свободе высказывания и ангажированы только редакционным форматом и личными качествами (сервильностью-несервильностью, зависимостью-независимостью от мнения пресловутой "тусовки"). Свои плюсы, свои минусы. Проще говоря, ситуация честной бедности: по крайней мере, иная мне не знакома и вряд ли будет знакома. Наверное, оно и к лучшему.
Вы рассуждаете о "праве на авторитарность", "менторстве". Об этом хочу спросить. Если критик независим от группы литераторов, что заставит нас ему поверить? Что он должен сделать, предпринять, чем убедит?
В Вашем вопросе содержится даже некоторая тавтологичность: независимость от группы литераторов и вообще любых "стадных" (но не идейных, конечно) убеждений - в той мере, в какой мы вообще можем говорить о независимости, - как раз и внушает доверие к критику. Также (за скобками) - эрудированность, читательский опыт, присутствие стиля и нравственного чутья, - весь набор джентльменских качеств, которые в сумме и приводят к доверию читателя: разумеется, не любого, но заинтересованного и способного посмотреть незамутнённым взглядом. Таковыми мне представляются суждения уже упомянутых Абдуллаева, Роднянской, Шайтанова... Когда я писал о "педагогической критике", то имел в виду оправданность самого существования критики, обращённой к автору, помогающей ему увидеть собственные промахи и плюсы благодаря умному разбору. Со временем, правда, и моя точка зрения несколько меняется: всё больше кажется, что элементы "семинаризма" лучше оставлять за пределами журнального и газетного пространства (опубликованное высказывание всё-таки подразумевает иную степень ответственности, чем, к примеру, письмо по мэйлу), обращаясь непосредственно к автору тогда, когда тебя об этом просят. Произведение же состоявшееся лучше воспринимать во всей целостности - что не отменяет, конечно, разговора об отрицательных сторонах, но в настоящей книге они - продолжение достоинств или, другими словами, особенности. А что касается всяческих "должен" и "заставит"... Чаще убеждает интонация осторожного сомнения (разумеется, вкупе с "умной" уверенностью), всматривание в глубину, рассмотрение предмета анализа с разных сторон, умение принять чуждую стилистику. Вообще, лучше не педалировать "убедительность" и употреблять поменьше жирного шрифта. Спекуляция же на менторской интонации, задиристых высказываниях, мгновенному "давлению" на умы (пример - покойный Топоров) чаще подразумевает либо самопиар, либо преследование идеологических интересов, либо и то, и другое. В равной степени несимпатичные цели и средства - и для критика, и для человека вообще... Об этом я подробно писал в статье об оппозиционерстве и лицемерии. Процитирую: "Критикам-оппозиционерам за иллюзию независимости приходится "расплачиваться" поверхностностью взглядов. Мнимая борьба за правду в литературе на поверку оборачивается педалированием их собственных комплексов и обид, переносимых на суждения о творчестве, а для изданий - развязыванием полемики и, соответственно, лакомым взлётом рейтинга". Вспоминаются слова Гумилёва, обращённые к Ахматовой: "Аня, если я начну пасти народы - отрави меня".
Страдает в первую очередь от этого критика, когда профессиональные высказывания подменяются безграмотными запальчивыми, а то и оскорбительными мнениями, и читатель, вынужденный составлять ограниченное или искажённое представление о литпроцессе с помощью таких запрещённых приёмов, где в ход идут и смешение эстетического и этического, и стилистические передёргивания, иными словами - "хватание за рукав".
Вы приводите слова Максима Амелина о "врагах поэзии" - "воинствующих филологах". Не опасно ли вовсе отказаться от мнения ученых? У поколения молодых поэтов появилось издевательское словечко "бродскость". Под этим понимается любой стихотворный текст, в котором есть аллюзии на классику. Что это - результат ЕГЭ-реформ или манифест новых "ничевоков"?
Стать достояньем доцента и критиков новых плодить... Разумеется, я не против филологии: это было бы странно, поскольку я сам - аспирант кафедры новейшей литературы. Пытаюсь писать диссертацию о Денисе Новикове и Борисе Рыжем, но стараюсь избегать мёртвого научного языка. Опасна не филология как таковая, - в конце концов, не будем забывать об исконном значении этого термина - "любовь к слову" (ещё Мандельштам писал, что произвольный разбор произведения должен уступить место науке о поэзии), - а подмена отсутствия вкуса и слуха мнимой филологической толерантностью и объективностью, когда критерием выбора становятся групповые пристрастия, а художественно ничтожные тексты сопровождаются глубокомысленным комментарием. К сожалению, и такое можно наблюдать в современной критике - главным образом относящейся к кругу "Нового литературного обозрения". С другой стороны, филологи могут возразить, что нет объективных критериев наличия "вкуса", ценности произведения, - и дело в том, что как раз на этой размытости критериев зачастую пытаются спекулировать. Ну а аллюзии на классику - совершенно нормальное дело: текст существует только в диалоге с традицией. Безусловно радостное чувство - когда вижу в собственном стихотворении строку Тарковского, Лермонтова или Дениса Новикова, когда-то запавшую в подсознание и неожиданно преобразившуюся, ставшую своей - иногда вплоть до неузнаваемости. Если критик обнаружит эту аллюзию - могу его только поблагодарить.
Автоцензура. Тема ли это исследований сегодняшнего критика? Должен ли он задаваться вопросом, почему злободневное, острое вновь ушло с литературных страниц и переформатировалось в кухонные разговоры?
Злободневное ушло с литературных страниц? Не сказал бы. В тех же "Знамени" и "Новом мире", позиционирующих себя не как "литературные", а именно как "литературно-художественный" (НМ) и даже "литературно-художественный и общественно-публицистический" ("Знамя"), есть статьи, обращённые к тому, что с нами происходит. Но литература, а поэзия в особенности, в основе своей противостоит публицистичности (если речь не идёт об Иртеньеве и Быкове), она больше направлена не на разговор на злобу дня, а на общение от сердца к сердцу, не на готовность к ответам, а на художественную постановку вопросов. А соответствующие рубрики для текстов нехудожественных в литературных журналах можно только приветствовать.
"Авгиевы конюшни". Стоит ли чистить? Или, может, довериться "клиринговой компании"? ОНФ, например? Пригласить гастарбайтеров из "Свободы"? Ценна ли сегодня "гиря говномера" maden in Russia, и так ли уж отчетливо (и всем!) "виден уровень говна"? Вы, вообще, как к ассенизаторам относитесь?
Отношусь с осторожностью. Слишком легко провозгласить "литературным уэйстом" то, что таковым не является. Иногда уместнее, скажем так, поставить под сомнение художественную ценность автора - разумеется, аргументированно и не оскорбительно - в том случае, если этот автор имеет определённое влияние на литературный процесс. Но иногда лучше и промолчать о том, к чему душа не лежит. Во всяком случае, разгром автора не должен быть самоцелью.
Если орденоносный писатель N. напишет откровенную лажу, вы промолчите, или голос ваш все ж таки прорежется? Как ответите на авторитетное "стопудовое" "Борис, ты не прав!"?
Раньше "прорезался", теперь всё чаще пожимаю плечами и иду мимо. В последнее время прибавилось и усталости, и ответственности за своё слово, которая предполагает в том числе высказывания по наиболее важным поводам, а не выкрики в пустоту, которые всё равно ничего не меняют. Смотришь вокруг: борьба консервативных "Вопросов литературы", представление которых о "злостных авангардистах" осталось на уровне начала 90-х - существования прежнего "Вавилона" (при всём моём уважении к Игорю Олеговичу Шайтанову и многих вкусовых пересечениях с ним), - и отчасти изменившейся, но неизменно агрессивной околокузьминской среды, которая во многом однотипна, но отнюдь нельзя сказать, что заброшенный невод вытянул бы там только траву морскую. "Бокс по переписке" в соцсетях; кругом бренды, бренды, бренды, вражда, обусловленная групповой конкуренцией. Хочется ни к кому не примыкать, ничего не принимать полностью - но в то же время во всём видеть положительные тенденции. Не искусственный поиск "булочек с изюмом" - но аналитическое рассмотрение всех аспектов проблемы. Между тем такой изоляционистский подход ведёт к маргинальному существованию литератора: жизнь в современной литературной среде требует определённости: с кем вы, мастера культуры. В случае одностороннего ответа - компромиссы, угодничество... Скучно, господа. А между тем поэзия, эта капризная и самодостаточная дама, сидит в последнем ряду пыльного зрительного зала и не желает принимать участия в "разборках". Между тем только она и имеет настоящее значение. Страдает среди такой групповой ангажированности и способность критика к объективному суждению - не зависящем от "своих-чужих", личных обид, стереотипных и поспешных представлений о человеке.
Отрицательная же критика уместна тогда, когда либо предполагает "помощь" начинающему автору - на семинаре, к примеру, или в личном письме (но про "педагогическую" составляющую мы уже говорили), либо некоторым образом меняет литературную ситуацию; когда же после неё всё остаётся на своих местах - это приводит к чувству профессиональной беспомощности, которое незачем лишний раз в себе педалировать. С возрастом также меньше хочется бороться за мелкую "справедливость" на своём участке; зато прибавляется чувство другой справедливости - метафизической, - не зависящей от земных наград и почестей - равно как и от отсутствия таковых. Есть некий гамбургский счёт, - как раз только он и "авторитетный", и "стопудовый", - который и определяет и подлинность, и "откровенную лажу". Он незаметен, но тем важнее его почувствовать. Моя же задача - прежде всего в исполнении внутреннего долга. Он заключается главным образом в отзывах на значительные поэтические сборники, - или потенциально значительные, но эстетически близкие, - в поиске ценных артефактов в поэзии и беседе о них. Остальное же продуктивнее просто не замечать и тем самым не пиарить. Впрочем, когда уж очень "болит", нужно брать в руки перо - но прежде позволить отстояться эмоциям: например, была острая потребность высказаться в полемическом ключе о проблемах критики - и я высказался.
Игорь Волгин предлагает критикам качественные категории - "адекватность" и "естественность". Это как? Где золотая середина, 585-ая проба? Мы сегодня переживаем ленинский ремейк "контроля над контролерами". Так кто же будет тестировать "адекватность" и подтверждать "естественность"?
Когда я цитировал как "образец" высказывание Игоря Волгина о поэтическом профессионализме ("... адекватность чувства и слова, когда первоначальный лирический импульс обретает достойное художественное обличье. Что такое профессионализм? Это уважение автора к самому себе, к читателю и к тому языку, к той словесности, в которых он пребывает. Естественность интонации - важный признак того, что ты не любитель, а профессионал"), то спорил прежде всего с пониманием "профессионализма" теми, кто предлагает сомнительные, на мой взгляд, определения: по их мнению, профессиональный поэт - это либо легитимизированный "профессиональным сообществом", либо зарабатывающий своими стихами на жизнь (условный Илья Резник). Впрочем, определение Волгина, конечно, несколько размыто: пресловутое "уважение" может присутствовать и у посредственного стихотворца, но ракурс, на мой взгляд, выбран верный. Именно от разговора о стихах, об их уровне, качестве и оригинальности, а не ситуации вокруг них, - зарабатывание-незарабатывание, легитимность-нелегитимность, - и нужно вести речь о профессионализме. Пусть здесь не найдётся даже минимального консенсуса (мы имеем дело не с математическими законами), - но так ли он необходим? Для меня профессиональный поэт - прежде всего поэт одарённый, пусть даже факт его одарённости пока не получил никаких внешних подтверждений, которые, по сути, как я уже сказал, поэзии и не требуются. А все попытки установить объективность таким способом - из серии "борьбы за власть". Самоназначенные институции и критерии, понимаете ли; тот оказывается профессионалом, кого мы, Николай Второй а-ля "профессиональное сообщество", назначим... Думаю, сомнительность такой позиции как раз не нужно объяснять. Даже если "назначают" люди неглупые и обладающие вкусом, ни одно мнение не может быть истиной в последней инстанции и никто - неприкасаемым при жизни.
Советник президента по культуре Владимир Толстой призывает "помочь профессиональному сообществу "выстроить литературную проблематику в систему"". Как вы считаете, должен литературный критик стать "элементарной частицей" чьей-либо системы?
Система у критика может быть только одна - его собственных представлений о литературе, различения настоящего и поддельного; система, сформированная обширным читательским опытом, ежедневным осмыслением множества художественных текстов. Все попытки примкнуть к какой-то группе у меня никогда не вызывали особой симпатии, так как я вижу (об этом уже вкратце сказал), что они ведут к множеству ненужных компромиссов, когда приходится делать жесты одобрения коллегам по "референтной группе". Формируется некое стадное чувство, которое мы видим на примере молодых авторов условно-"кузьминского" круга, такой общий "одобрямс". Предсказуем и набор авторов, и оценок, и симпатий. Ещё хуже, когда такая "согласованность" влияет на поэтов, желающих примкнуть к этой тусовке, видящих в ней влиятельный класс (а эта среда действительно захватывает всё больше сфер влияния) и стандартизирует талантливую поэтику обещающего автора. Вначале читаешь поэта - и восхищаешься, через несколько месяцев наблюдаешь "чудесное" превращение: стихи - среднестатистический оптовый "формат", а сам автор, по "совпадению", старательно постит у себя в блоге ссылки на авторов "Литкарты" и "Воздуха". На моих глазах произошло несколько таких деформаций с вроде бы подающими надежды авторами. Это действительно огорчительно - каждый такой излом воспринимаю буквально как собственную боль. С другой стороны, хозяин - барин: если важнее сиюминутное признание тусовки, чем собственная индивидуальность (сам я никогда не мог понять такого выбора), туда стихам и дорога. Довольно многим авторам "Воздуха", впрочем, удаётся сохранять творческую независимость, даже будучи приближенными к этому кругу, у многих изумительные стихи, и я о них пишу, стараясь мерять не марками и брендами, а отдельными персоналиями и их стихами. Для меня они уже, в общем-то, и не авторы "Воздуха" (то есть их произведения не несут унылых отпечатков одноликого течения), а самостоятельные поэтические единицы.
Писатель, главный редактор "Литературной газеты" Юрий Поляков видит путь возрождения русской литературы в принятии закона о творческой деятельности и творческих союзах, создании единого Российского литературного общества, которое бы объединило писателей, библиотекарей, учителей и издателей. И литературных критиков, как вы считаете?
Учитывая позицию Юрия Полякова, можно предположить, чем создание такого общества может грозить московским толстым журналам, которым и так нелегко приходится, а между тем это последние островки литературной культуры. Мне кажется, это выстроит литературу по линейке, создаст версию соцреализма. Представлять возвращение брежневских или сталинских времён и тревожно, и не хочется. Впрочем, я не одинок в этих опасениях, судя по реакции блогосферы.
И напоследок. Расскажите, пожалуйста, о своем сборнике "Неразрешенные вещи". Это слово "неразрешенные" - объяснимо ли оно тем обстоятельством, что в вашем лице мы имеем талантливого поэта и пытливого, глубоко мыслящего литературного критика?
Заканчивать интервью о критике вопросом о новом сборнике - притом поэтическом? Неожиданно, но, с другой стороны, я сам иногда так делаю в интервью со стихотворцем, спрашивая в последнюю очередь о новой книге, - ведь лучше всего о стихах говорить самими стихами. Между тем я все эти годы, когда рецензии печатались куда активнее, чем стихи, не забывал и о своём поэтическом мироощущении и никогда не скрывал, что придаю ему первостепенное значение. Более того, считаю, что именно в стихах, а не в критике могу приблизиться (не могу сказать, что уже приблизился) к искусству в строгом смысле слова. Втайне надеюсь, что книга об этом немного напомнит хотя бы небольшой группе читателей.
Название книги придумано поэтом Надей Делаланд. Первоначально подразумевалась, как ни странно, аллюзия на известные слова Мандельштама о вещах "разрешённых" и "написанных без разрешения". Но заглавие поэтического сборника - как матрёшка: приоткрываются всё новые и новые смыслы, тобой первоначально не осознаваемые (в этом отношении оно имеет специфические свойства слова в поэзии как такового). "Неразрешённые" - и в смысле "неразрешённости" конфликта. Людмила Вязмитинова, впрочем, в послесловии, подробно анализируя название, приводит и другие значения, - и, думаю, это не предел. Кроме того, важное значение имеет слово "вещи": с этим словом в названиях книг было много эпитетов, но "неразрешённые" ещё не встречались. Мне, кроме основного значения, важна семантика слова "вещий", не раз встречающегося на страницах книги.
Надеюсь, что этот сборник - и композиция, артистично и тонко выстроенная Натальей Поповой (в этой композиции автор увидел себя - и тоже в неожиданном преломлении) - отразит мою творческую эволюцию за два года и меня со всеми сомнениями, комплексами и чувством внутренней правоты.
Три раздела - как разыгранная пьеса, монолог перед зрительным залом. Пересказываю слова составителя - Натальи Поповой, с которыми полностью согласен. Первая часть - вступительная. Как в любом разговоре, она создает впечатление торжественности, серьезности намерений. В тоже время, это порыв, напор движущегося поезда. Страсть, нападение. Создание образа человека, сорвавшегося на крик, говорящего словно из темноты, словно он один, а не на виду у толпы. Вторая часть - более личная, направленная. Посвящения - как ответы на записки из зала. Или как внезапный переход к свету. Вот человек на сцене очнулся, понял, что вокруг притихли люди. И стал обращаться к некоторым из них. Третья часть - человек отвел душу, ответил на вопросы, поговорил, что-то вспомнил и... загрустил. Пришло время подвести итоги.
Сам я определил так: эта книга - развёрнутая эпитафия. Эпитафия одновременно есть ощущение преемственности, культурного эха. Эпитафия себе прежнему, своему прошлому с его ошибками, эпитафия как некое закрепление в собственной памяти дорогого, порой незнакомого современника - которого уже нет или в земном мире, или в твоём личном. Эпитафия молодости, наконец. Человек на каждом витке жизненной спирали вообще есть эпитафия самому себе - ибо неповторим. Можно обозначить психологический мотив этой книги как преодоление пустоты в сторону разрастания самой пустоты; преодоление-разрастание, разрыв раны, использование, наконец, этой пустоты в качестве своеобразного топлива. Топлива для лирической печи... Ничто как содержание, содержательная (читай - самодостаточная) пустота, не требующая утилитарных доказательств, пустота, из которой растут стихи "как звёзды и как розы" - вот та "печка", от которой, как мне кажется, мог бы плясать будущий рецензент. Книга эта беспомощна в определённом смысле, как беспомощен свергнутый король, играющий в палате оловянными солдатиками и раздающий в никуда мифические приказы, - и только это знание делает его приказы - пророческими, а игру - роковой.
Если отойти от метафор, хочу сказать, что чувствую, что в ближайшее время грандиозной "душевной встряски" не предвидится, а с ней и значительных перемен поэтики. Ощущаю даже некоторую пробуксовку и исчерпанность. Поэтому необходимо взглянуть на этап, вернее, на его элементы, под одной обложкой. Предыдущая книжка была издана как раз перед такой встряской. Я почувствовал, как даже физически повзрослел с её изданием, взглянув на свои ошибки в опубликованном виде (ведь - по закону свинства - они все видны даже не на распечатанных листах и не на экране, сколько ни перечитывай, а именно в бумажных публикациях - книжных, журнальных). Возможно, и издание этой книги послужит чему-то похожему для меня. С другой стороны, я сейчас как никогда ощущаю собственный стиль, то, что голос стал более узнаваемо моим (и самоповторы, одни темы, кочующие из стихотворения в стихотворение, об этом свидетельствуют). И это тоже убеждает в необходимости издания.
Стихов своих до 2011 года я не люблю, как не люблю и себя прежнего: только в этой книге, включившей стихи за последние два года, я приблизился к какому-то определённому пониманию поэзии, которое, думаю, если и будет варьироваться - то в уже закреплённых рамках; к пониманию многоассоциативности и глубины поэтического слова. Что будет дальше? Не знаю. Во всяком случае, только изменения поэтики - и, может быть, приближение к ещё большей узнаваемости - оправдывают автора в таком ответственном деле, как издание книги. Книга - это принципиально иной уровень ответственности: после неё уже нельзя повторяться. Нужно выходить на новый уровень. Сейчас могу сказать со всей определённостью только одно: что в литературный процесс (ох уж это выражение, но не знаю, какой подобрать синоним!) я пришёл надолго и надеюсь принести ему немало полезного, но не меньше надеюсь на своё поэтическое бытие и развитие - оно важнее всего.
СОДЕРЖАНИЕ ВЫПУСКА
СЕРГЕЙ СЛЕПУХИН / БОРИС КУТЕНКОВ. О "ПОРИЦАНИИ ГОМЕРУ", "ЗМЕИНОМ ЯЗЫКЕ" И "ОПИУМЕ ЧЕРНИЛ". РАССУЖДАЯ О СЕКРЕТАХ РЕМЕСЛА ЛИТЕРАТУРНОГО КРИТИКА. Интервью.
МЯТЕЖНЫЙ КАРАНДАШ
АЛЕКСАНДРА РУППЕЛЬ. ВОЛШЕБНОЕ НЕЧТО. Рассказ
СЕРГЕЙ ТЕЛЕВНОЙ. ЗАЧЕМ ПОЛИВАТЬ СУХИЕ ДЕРЕВЬЯ И СОРНУЮ ТРАВУ. Рассказ
ЕФИМ ГАММЕР. ЕСЛИ У ТЕБЯ ЕСТЬ ФОНТАН. Миниатюры
АЛЕКСАНДР ВЕРНИКОВ. КОЛЬЦА. Повесть
ЕВГЕНИЯ ПЕРОВА. КРУГИ ПО ВОДЕ. Роман (начало)
БРЕД ПОЭЗИИ СВЯЩЕННЫЙ
МАРИНА КУДИМОВА. РАЗНОКАЛИБЕРНАЯ ЖИЗНЬ
ИГОРЬ БОГДАНОВ. И ЭТА БОРОЗДА - МОЯ
ОЛЬГА ДЕРНОВА. ВКЛЮЧАЕТСЯ ФОНАРИК
АЛЕКСАНДР СОБОЛЕВ. НОЧЬ НА ТОРФЯНЫХ БОЛОТАХ
ПОЛИНА СИНЁВА. ВАВИЛОНСКОЕ РАДИО
СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ. ИЗ ЭТОЙ ОСЕНИ
НАДЯ ДЕЛАЛАНД. ВЕРЛИБР
ВАЛЕНТИН ЕМЕЛИН. ЖИЗНЬ ЖИВОТНЫХЪ. ПОЭМА
ЕЛЕНА ЯСЬКОВА. ВЫЗРЕВАНИЕ ПЛОДОВ
АНДРЕЙ ТОРОПОВ. ЛЕГКО И НЕ СПЕША
НАТАЛЬЯ ЧЕКОВА. МЕЖ НЕЖНОСТЬЮ И БОЛЬЮ
АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ. ПОСЛЕПОСЛЕЗАВТРА
РЕГИНА МАРИЦ. АЛФАВИТ ЯЗЫЧНОГО ИСПУГА
ЕГОР МИРНЫЙ. НЕ ВСЁ СРАЗУ
ИРИНА ЛЮБЕЛЬСКАЯ. МЕТАФОРА
АЛЕКСАНДР ВЕРНИКОВ. ЧУЙ, СЕРДЦЕ БЬЕТСЯ ПТИЦЕЮ!
АЛЕКСАНДР КРУПИНИН. ВЫ КОГДА-НИБУДЬ РАЗМЫШЛЯЛИ О ДЯТЛЕ?
ИГОРЬ КАЗАКОВ. ПУТНИК
ГЕОРГИЙ ЖЕРДЕВ. ПРОЩАНИЕ СО СКАЗКОЙ
ИРИНА ПЕКУНОВА. МЫСЛИ НАУТЁК
СЕРГЕЙ БОНДАРЮК. ВЯЗКИЙ СВЕТ
АНДРЕЙ ИЛЬКИВ. ЛЕТИ!
ВИТАЛИЙ ЛЕОНЕНКО. ЧЕЛОВЕК НА ОКЕ
АНАТОЛИЙ ЮХИМЕНКО. ПОЭМА ВОПРОСИТЕЛЬНЫХ ЗНАКОВ
МАЭСТРО
ЗНАКОМЬТЕСЬ - ХУДОЖНИК КЛЕМЕНТИНА ШИРШОВА (МОСКВА)
ХОРОШО ПРИ СВЕТЕ ЛАМПЫ...
АЛЕКСЕЙ ЛАНЦОВ. ЖИВОПИСЬ ГЛАЗАМИ СОВРЕМЕННЫХ ПОЭТОВ. Эссе.
СЕРГЕЙ СЛЕПУХИН. ВО ВЛАСТИ СЛОВ И СЛЁЗ. Эссе.
НЕВЕРНАЯ НИТЬ АРИАДНЫ
ВАСИЛИЙ БЕТАКИ. РУССКИЕ ПОЭТЫ ЗА 30 ЛЕТ. (Продолжение)
АЛЕКСЕЙ ХЕТАГУРОВ. ВСТРЕЧИ С ЛЕНИНЫМ. Рассказы
