От издателя
Для меня выход этой книги важное событие прошедшего года. Я знаю Бориса как чрезвычайно взыскательного, требовательного человека, поэтому испытываю особенную радость, ибо мне была оказана честь подготовить обложку книги. И поэт, автор, как мне кажется, остался доволен. "Неразрешенные вещи" - так называется сборник. Я скажу о нем языком художника.
Название, казалось бы, дает подсказку, предлагает создать натюрморт. Но в случае стихотворного цикла Бориса это очень трудно, фактически невозможно! Ведь слово "натюрморт" - означает "мертвая природа", а стихи Кутенкова живые! Они настолько живые, что кажется, находятся в постоянном движении, в неудержимом росте. Это не статическая фотокарточка, это моделировка и построение времени рукою Мастера, которому открылось: что имеет право на жизнь, а что - нет. Иными слова, что разрешено, а что еще ждет решения Творца.
Сергей Слепухин
* * *
Так свет и ужас говорят,
согласные друг с другом;
со звуком спорит звукоряд,
лопата спорит с грунтом;
на несколько часов подряд
дождём заряжен водоём;
так смерть гласит через меня
вседневным словарём.
Так знает смысл о нас самих,
до времени разжёван,
и сбитый залпом грозовым
невидный прокажённый, -
осмеян всеми и забыт,
но не забывший ни о чём, -
встаёт - и в голос говорит
о царствии своём.
* * *
Забери на память обо мне
что-нибудь из будущего бурного:
дёготь от увязшего во мгле
коготка избушечного курьего;
над трубою - винстоновский дым,
в небо высоко летят круги его;
у порога дерево одним
местом повернулось - хоть руби его,
хоть вертись по компасу за ним.
Всё одно: негромкий статус кво,
домофон, три цифры на пентхаусе;
не ищи там больше никого -
все в цвету, свету, в гранитном хаосе
подберёзном, - кроме одного.
Вот его держись: как жизнь, кривой,
он спешит, когда вагончик тронется.
А когда пора сорваться в бой, -
выведет героя - и укроется;
выщелкнет его перед собой, -
и отходит гибель, как бессонница,
минной полосой береговой.
* * *
не на рожон пора на дно
подальше дальше от
в эдеме выбито окно
сворован лучший плод
но стёкол некому чинить
учитель-стеклодув
сорвался с древа ученик
и кажет хищный клюв
он к сердцу яблока приник
свистящей тетивой
а стеклодув лишь скорбный ник
провидит сетевой
там грозный профиль отражён
а ты сражён адью
я пью за злую жизнь мою
и за тебя я пью
за взломанный рай точка ком
за свет в конце пути
за стёкол хруст под каблуком
согретых на груди
Обретший свет
I.
Свет, упавший из тишины дворов,
человек, заблудившийся на пути к себе.
Если это песня, - сыграй, будь хорош,
на солёной дудочке, ледяной трубе.
Балалайку, струнную тишину,
леденцовое "дай закурить" на пути во тьму.
Две беспалых симфонии сигарет.
Если нужно - я всё прощу, никого не пойму,
как разучившийся радоваться ничему -
и тут же обретший свет.
II.
Свет путеводный, горбун, деревянный фонарь.
Свет путеводный на зимней дороге.
Падает, падает боль в ослепительный ларь, -
пусть возродится немного.
Перекуётся, вольётся, что твой электрод;
вспомнится снежная морось, бараки Кыштыма.
Женщина в красном, смеющийся рот
соткан из меди и дыма.
Дыма и меди, и дыма, и меди опять;
там начитаешься нервнобольного поэта,
речью солёной захочется перехворать.
Больше не будешь здоровой, спасибо за это.
Будешь больная, пускай же настырно болит;
голос дрожит - но молчишь с интонацией твёрдой.
Больше не будет ни слов, ни словарных обид,
только с мороза - бессловные полные вёдра.
Только пристрелы к затвору - но нет, не затвор;
корка на кромке ведра - но никак не водица.
Песня плохая из детства - не-детство само.
Пусть никогда не родится.
* * *
рельсы сходятся реки расходятся
смерть на полке как дева ничком
в бесконечное зеркало смотрится
пассажир на излёте ручном
наступая промокшими стопами
в сон подобий дошкольный режим
что он видит блаженный утопленник
жарким зреньем щитом жестяным
сад свинцовый стреляющий бликами
бьющий в цель ни пройтись ни присесть
в беэр-шева могилу великую
заводные свои тридцать семь
глупым слухом размытым и сломленным
что он слышит сквозь глину и пыль
слева гулкие зёрна бесплодные
справа окрик упасть и не быть
что осталось почуять по запаху
пункт конечный надежд и причуд
докатиться и замертво за-мерт-во
в порученья последний приют
* * *
У взрослой игрушки - рассерженный вид:
лепной пустячок, пароходик,
но - нервная песня во чреве звучит,
но - дробная стрелка у трапа стучит
и места себе не находит.
Секунда - запрыгнуть и век скоротать,
к земле пригибая качели:
воспой же, обиды простой карандаш,
цветастый гербарий прощенья.
Направо - расчертишь белеющий флаг,
налево - затянешь руладу:
мы тоже из тех, кто желал ваших благ,
кому их и даром не надо -
ни всходов озимых бегущей строкой,
ни куколок, брошенных наземь,
ни шатких словес простоты воровской,
слепившихся в быт коммунальный.
Не ладаном заняты руки молвы,
но - пряностью слов непечатных;
я тоже из ваших, идущих на "вы", -
так спойте весёлое что-то, волхвы,
о нашей сердитой печали.
* * *
приходи устать от меня вдвоём,
поиграть с погасшим вчерашним днём.
разожги обычный, не мировой
или просто постой за моим плечом.
я опять последний в огне, в окне,
непонятен всем, а себе - вдвойне.
пью расколотый свет ледяной десной,
говорю не о том. о том.
по одну - умирают мои слова,
по другую - немеют мои дела.
в центре - всех пугает моя стена,
только чудом не снесена.
совпади со мной, проруби окно,
проруби окно - прорасти крыла.
видишь, сдуру солнечная гора
всю прихожую обняла?..
говоришь - проглотила - сожгла дотла,
говорю - прорастила - и умерла.
мне с какого-то времени всё равно.
вот такие мои дела.
всё равно, о ком, только в сердце ком.
а не веришь - войди и замёрзни в нём.
новый день кончается. год идёт.
застывает в окне моём.
* * *
Когда зелёное кино
идёт-гудёт по залу тёмному,
и океанский звон ушной -
замена слуху повреждённому
(а я тот звон за три гроша
у дурака-туземца выменял), -
на красный свет гуляй, душа,
вразвалочку по стрёмным линиям.
Взглянув уже с той стороны
экрана на дела трамвайные,
она сметёт из головы
в сторонку почести случайные;
великосветскою метлой
укажет место в бестиалити
(из списка вон - и с глаз долой,
чтобы о нём - ни слова памяти);
протянет в кассу горсть банкнот -
свой откуп за меня иудливый -
и, как безумный полиглот,
в последний раз ночную улицу
с того на этот перейдёт.
Из цикла "Письма перед отъездом"
Всё смешалось теперь, и не страшно, что нет людей,
а в ночи соловей поёт, и цветёт репей,
и не жалко в ночи ледяной замёрзшего соловья,
ибо жизнь у него - своя и песнь у него - своя.
Всё сместилось куда-то вбок, и неясно, о чём трезвон,
только небо короткий срок отмотает, как честный вор,
а у нас - Божий пир кругом, райский сад, и в карманах медь,
и, пока нам грозят судом, перепрятать бы всё успеть.
А у нас - полон дом гостей, всех одарим едой, тряпьём,
только посвиста в темноте, золотого сигнала ждём,
ждём указа, кому дарить, а кого - убаюкать сном,
с кем бесстыже заговорить на весёлом и неродном;
на убой подманить кого, а другого - свести с пути,
в темноте различить письмо в мелких блёсточках конфетти.
Пестрядь - нотная звукорядь, а над садом - гранёный звон,
это реки уходят вспять, и имя им - вавилон.
Значит, выпьем за скорый суд, за ночной разорённый сад,
скоро зеркало поднесут, и в него обратится взгляд.
И увидим лицо в огне, и согреется соловей,
и Твоя долетит ко мне, и станет равна - моей.
* * *
Екатерине Перченковой
Человек погибает, зажатый тисками поэта;
от него остаются две порции здешнего света,
здешних записей файлы и здешнего мира поступки
и судьба как судьба - по ранжиру, шеренге, по струнке.
Человек, погибая, даёт направленье теченью,
обретая в награду неведомый голос пещерный,
звук тончайшей струны, пластилиновой флейты упорной,
где - не чижик с фонтанки, но - в клетке проросшие зёрна
сквозь железные прутья; но - блюдо с водой сквозь безводье;
сквозь безлюдье - мелодия неба в плохом переводе.
Звук сбивается с такта, в слова попадает некстати,
и погибшая птица встревает: come on, everybody,
go home, беглянка, - но флейта уже за кордоном;
человек, погибая, даёт отсеченье закону,
пластилину - полёт, звук вступает в обратную силу,
чисто-чисто поёт, презелёный кружит синий-синий.
Только видно, как в небе сдувается шар белый-белый,
убыстряя разрыв между музыкой, словом и делом.
А другой остаётся - тоской по железному дому,
нарушая покой, запрещая судить по-земному.
Скачать pdf-версию книги для ознакомления |
