|
Дилетант144 стр.ISBN: 5-9689-0032-6Несчастный случай в нью-йоркском метрополитене бросает героя в непонятный мир-сон, где не действуют привычные законы и где ему заново приходится прожить множество эпизодов из прошлого и будущего - своего и чужого. Пройдя сквозь неожиданно зыбкую границу между мирами, герой вынужден осмысливать заново все "белое" и "черное", приобретая новый, ни с чем не сравнимый опыт. Точно как в самой жизни, ответ на вопрос: "Зачем все это?" приходит гораздо позже, чем происходит само событие. Приключение "Дилетанта" необходимо дочитать-дожить до конца, чтобы обрести ответ.Думаю, Аннушка успела побывать на этой лестнице Нью-Йоркского сабвея. А я был слишком погружен в себя, чтобы заметить пролитое масло. Воздаяние наступило сразу: ноги заскользили по ступенькам, резко рвануло руку, лежащую на перилах и тут же - беспощадный удар в голову. Стало тяжело дышать. Я услышал что хриплю, пытаясь позвать на помощь, и провалился в темноту...
Чертовски долго не было поезда. На этой линии вечные опоздания. Я подошел к группе чернокожих зевак на перроне. Спросил, оттирая плечом зеваку в бейсболке:
- Что-то случилось?
- Сам видишь. Эти беложопые копы завалили мужика, а теперь делают вид, что оказывают помощь. Поздно. Я то повидал мертвяков на своем веку. Fuck... Fuck... Fuck...
Я уже плохо слышал черного. Я смотрел на себя, лежащего на перроне под лестницей. Смотрел, как полицейский, стирая кровавую пену с моего подбородка, пытается надеть мне кислородную маску. Смотрел, как он щупает пульс на шее, неловко поворачивая мою голову.
- Но он же еще живой, - заметил я грузному мужику справа, говоря о себе почему-то в третьем лице.
- Умер, умер, - успокоил меня сосед, - Ты не переживай. Полетели, пока не поздно.
Шустрая мексиканка с ребенком в рюкзачке на груди торопясь прошла сквозь меня и я заметил, что незнакомый мужик протягивает мне маленькие крылышки, вырезанные из картона и обклеенные блестящей алюминиевой фольгой. Обычная елочная игрушка. Причем самоделка. Я вспомнил, как мучился в детстве, делая елочные игрушки. У меня была книга "Умелые руки" - предмет зависти многих мальчишек. В этой книге было необыкновенно красиво нарисовано и подробно описано, как можно самому из подручных материалов сделать чудесные елочные украшения. Я очень старался. Но у меня игрушки получались корявыми и мало похожими на картинки. Идеал, к которому я стремился и результат не совпадали. Предложенные мне крылья напоминали те детские убогие самоделки.
Я стал рассматривать собеседников. Уж очень мне было любопытно. Оба были одеты в гимнастическое трико. Причем на одном трико было черного цвета, на другом - белое. Обычное, изрядно поношенное трико.
А грим на лицах - в контраст с трико. У одного белый, у другого - черный. Я посмотрел на их ноги. У обоих не было обуви, да и ступней не было тоже. Это отсутствие ступней и стало для меня последним аргументом. Значит, я действительно умер! Я представил, во что обойдутся мои похороны, и мне стало не по себе.
- Ну, нет, мужики! - начал я торговаться. Просто так, чтобы протянуть время, - Сегодня я не смогу. Дела, знаете ли...Может быть, в другой раз. Да и летать на этом картоне, - тут я показал на крылышки, которые сосед в черном все еще держал в протянутой руке, - не получится.
- Все получится, ты только не горюй, - заверил меня тот, что в белом, - Не мы придумали правила игры - не нам и отменять.
Они вели себя, как санитары в дурдоме с капризным пациентом.
- Полетели, наконец! - сказал Черный и подтолкнул меня в спину...
...Улица, на которой стоял наш дом, скатывалась под дамбу к самой реке и во время летних ливней становилась потоком грязной воды. Это были несколько часов восторга. Босиком, в одних трусах мы смело бороздили мутные потоки, не забывая, впрочем, о священных границах своей улицы. Вслед за нарушением границ следовала неизбежная драка улица на улицу со своими, как водится на войне, героями, трусами, жертвами. Уже повзрослев я иногда вздрагивал посреди улицы: я перешел границу!
В тот день я придумал потрясающе смешную штуку. Возле трамвайной остановки, в конце улицы, образовалась большая вымоина. Яма глубиной почти в мой рост. Гениальная идея! Мы перегородим улицу: станем так, чтобы остался проход только в промоину. Я убедил ребят, что если вдруг поедет кто-то на велосипеде, то получится очень смешно. Народ поверил. Мы, заранее хихикая и заговорщицки переглядываясь, рассредоточились на улочке, а велосипедист не заставил себя ждать. На мгновение он замешкался, выбирая дорогу, и я угодливо показал ему рукой на яму, покрытую мутной водой. Когда он поднялся на ноги, вымокший, с разбитым лицом, мне стало не смешно, мне стало страшно.
И эта струйка крови, стекающая из носа в левый угол рта... Он ничего не сказал, этот человек. Ему и не нужно было говорить. Я и без того знал, что я его подло обманул и предал. Знал, но гордо проходил в героях двора несколько дней...
...Мы стояли перед огромной плитой черного базальта, покрытой египетскими иероглифами, с резным барельефом, на котором, похоже, было изображено царство мертвых.
Тот, который в белом, засомневался:
- Может, поспешили забрать?
- В самое время, - утешил Черный, - у меня на него 389 книг заведено по 1860 проступков в каждой.
Они все больше и больше напоминали мне если не санитаров дурки, то служащих морга, которые делают свое дело, а на остальное им наплевать. В этой деловитой беспощадности было нечто, что мне очень не нравилось. Я не любил равнодушных ко мне людей. Если встречались такие, то я старался их либо обойти, либо покорить своей неординарностью. Но сегодня была не та игра. Я шкурой чуял, что попал, и скидок мне не будет...
...На этап нас набили полный воронок. Утешало только то, что вокзал был рядом. Эти полкилометра нас везли около часа. Хотя кто его знает сколько? Часов не было ни у кого. До этапа я проторчал двадцать дней в одиночке: меня ломали, добиваясь чистосердечного признания. Впрочем, не по-настоящему. Если бы ломали по-настоящему, то, конечно, сломали бы. Просто все от следователя до начальника милиции знали, что я невиновен и выполняли поступившие указания формально.
В КПЗ я был относительно спокоен, но здесь, когда открылись двери воронка, и сержант проорал обычные этапные команды насчет шага вправо - влево, когда неистово залаяли псы, роняя пенистую слюну, я точно так же как сегодня шкурой и мясом, всем существом своим ощутил - попал в машину.
Ощутил и содрогнулся. Она, машина эта, равнодушно и деловито смелет меня в муку, в дерьмо, даже не заметив, какой я уникальный и неповторимый.
Я подумал, что каждый винтик в этой страшной машине - добрый и хороший человек, каждый любит и любим, заботливый семьянин и чуткий товарищ. Но почему же они творят несправедливость?
Тогда я пожалел себя и побежал к вагону по коридору из охраны, лающих собак и провожающих. Мне незачем было останавливаться - я знал, что меня никто не придет провожать...
- Постой, постой, парень! - закричал я Черному, - Что ты делаешь? Я же никогда не был в тюрьме!
- Ты только не суетись, - возразил мне Черный, - В своем пласте, конечно, не был. А в других был. Еще как был!
- Не знаю я никаких ваших пластов, - возмутился я, - И нечего выдумывать.
- Он пластов не знает...Тоже мне, святая невинность, - проворчала противным голосом настольная лампа на письменном столе.
На том самом письменном столе, за которым я обычно делал уроки. Проворчала и на затрепанный учебник "Родная речь" включила проекцию меняющихся фотографий из той моей жизни, которой никогда не было. Фотографии мелькали с невероятной быстротой, но все же я понял, что был я насильником, убийцей и вообще малосимпатичной личностью. Захотелось заплакать. Уткнуться в мамины колени и выплакать эту безнадежность.
- Ну, ну! - стал утешать меня Белый, - Ты не принимай так близко к сердцу. Это игра такая. Просто мы должны проиграть все варианты. Тут и дураку ясно, что это было не с тобой Этим, а с тобой Тем. И я признался сам себе, что в их играх я не понимаю ничего...
... Барельеф внезапно ожил и фигуры задвигались.
- Вы очумели? - прорычало странное существо - человек с головой собаки. Бог Сет, а может быть Тор... Из памяти начисто выдуло всю мифологию Древнего Египта. Мужик с собачьей мордой продолжал ворчать:
- Могли бы и подготовить как положено по инструкции. Я что вам его - целиком на весы положу?
Только тут я заметил, что в правой руке он держит аптекарские весы. На одной чашке весов лежала миниатюрная библиотека - несколько стопок малюсеньких книжечек в переплетах редкой красоты. Вторая чашка весов была пуста. Это для меня, догадался я...
...И стояла ночь. Только что мне разрезали ремни, стягивающие руки. Кисти рук затекли, и в них болью пульсировала кровь. Свет факелов и резкий запах потных мужских тел. По ступенькам меня волокли наверх.
Я посмотрел на тех, кто меня держал. Это были ацтекские воины в боевой раскраске. И тут я понял - они меня тащат к жертвеннику! Горячими волнами рвалась и билась кровь в моем уже обреченном теле, по ногам текла моча.
Вот тут я и увидел этих обычно невидимых великанов. Они колыхались огромной массой, и, казалось, не делали ничего, но мне от их присутствия сразу стало спокойно. И я вспомнил нашу первую встречу...
...Я лежал на высоком столе в приемном покое и догадывался, что умираю. Догадывался по озабоченным лицам персонала, по маминым рыданиям, доносящимся из другой комнаты. Но мне было решительно все равно. Мною владело то редкое безразличие, которое бывает перед смертью у животных, когда опытный хозяин говорит, что вот что-то заскучал его Серко: небось скоро копыта отбросит. У меня случился разлитой перитонит, нужна была срочная операция, но была глубокая ночь, и персонал лихорадочно искал хирурга. Тогда-то и появились эти странные существа впервые. Безликие и бестелесные, больше напоминающие плотный туман, они сперва просто так стояли возле меня. Потом на одном из них стало двигаться нечто похожее на изображение. Я знал, что это показывают меня, но мне было не интересно. Я увидел себя в тот самый момент, когда я умолял взрослых достать из канализационной ямы котят, которых кто-то бросил туда, чтобы они утонули. И столько боли было в их мяуканье, столько страха, что мое равнодушие прошло, и сердце рвалось состраданием в клочья.
И вот когда исчезла эта картинка вместе с мрачными посланниками, я уже знал, что все будет хорошо потому, что у неведомого, огромного и всеобъемлющего так же болит обо мне душа, как у меня за погибающих котят.
Хирурга нашли вовремя, и мы с ним всю операцию проговорили об отношении Льва Толстого к жизни и смерти. Я выжил. И с тех пор каждый день живу как последний, наслаждаясь самим процессом жизни.
Мне было тогда четырнадцать. Но каждые семь лет после этого наступало состояние, напоминавшее депрессию. Я обычно шутил, что, как змея, меняю кожу. Потом появлялись эти двое. Иногда что-то показывали, но чаще просто стояли. Я ощущал, что становлюсь новым человеком, что прежний я растворился и исчез. Все это сменялось приливом энергии. И жить становилось еще интересней.
Моя теперешняя встреча была седьмой по счету ...
Когда меня прижали спиной к черной плите, я уже простил этих воинов, которые то толчками, то хриплым шепотом подбадривали меня. Скорей бы! Горячие капли с факелов падали мне на грудь. Крики толпы, и вот я равнодушно и отстраненно смотрю, как трепещет мое сердце в окровавленных руках жреца. И почему-то думаю: "Успеет ли он взбежать на пирамиду, чтобы встретить первый луч солнца?"
...Такую же обреченность и мольбу: "Скорей бы!" я видел в глазах у кроликов, которых убивал ударяя ребром ладони по мозжечку. Трудно убить лишь в первый раз. Потом это становится работой...
... Мой отец, пройдя войну, не мог зарезать курицу.
- Бабка моя! - оправдывался он перед матерью, - животная ведь все понимает, в глаза смотрит...
Когда я вырос, я понял, что он был прав, мой отец. Обычай завязывать глаза казнимым - это гуманность к палачам...
|