Сетевая
Словесность
КНИЖНАЯ
ПОЛКА
Избранное
Повести. Рассказы
289 стр.
ISBN: 978-1-257-79156-9
Александра Хургина отличает редчайшее умение передавать самыми простыми, затертыми, буквально выхваченными из повседневного жизненного гула, словами весь экзистенциальный ужас нашего бытия.
Но главная загадка его прозы состоит в том, что временами он умудряется делать это поразительно смешно.

От автора

Что это. Книжка моей избранной прозы. Причём избранной при жизни. И более того, избранной не кем-то, совершенно посторонним, как это принято у приличных писателей, а мною.

Зачем это. Прежде всего, чтобы понять самому, что удалось и удалось ли вообще что-то написать за четверть века. Если, конечно, оценивать без всяких скидок, поблажек и жалости к себе-любимому.

В результате. С большим трудом смог отобрать две повести и пятнадцать рассказов, за которые мне не стыдно ни перед каким судом. Возможно, я ошибаюсь. Возможно. Но мне за эту книжку НЕ СТЫДНО. И тут уж ничего не поделаешь.



Лестница

Дверь в квартиру, как и положено в таких случаях, была не заперта, а открыта. И сквозь неё входила и выходила кошка. Она вилась в ногах, тёрлась о незнакомые брюки, юбки, колготки. Только не мурлыкала. "Чья это кошка?" - спрашивали одни. "Её, - отвечали другие. И говорили: - Пропадёт теперь. Надо бы её куда-то пристроить", - и забывали о ней. Заходили, огибали стол, клали цветы и, прижавшись спинами к стенам, стояли. Некоторые заглядывали извне, видели внутри тесноту, передавали букеты и оставались снаружи. А то и спускались вниз, на воздух. Ещё спрашивали зачем-то: "А кто тут командует?" - спрашивали шёпотом, и шёпотом отвечали:

- Вон тот, толстый.

- Шпонык, что ли?

- Шпонык.

Вообще народу собралось не слишком много. А казалось, наоборот. Из-за однокомнатной тесноты и узости общего коридора. Все друг с другом здоровались. Говорили: "А я смотрю, тебя нет, думал, не придёшь". "Как это я не приду. Я пришёл". "Автобус уже тут?" "Не видел". "А как вообще жизнь?" "Да так".

Шпонык действительно здесь командовал. Командовать он привык и, кстати, умел. Причём давно. Потому что много лет работал старшим тренером. До недавнего времени работал. Тренируя тяжелоатлетов в спортивном обществе. Кажется, "Локомотив". Или, может, "Электросталь". Несмотря на своё никудышное сердце и лишний вес. Настолько лишний, что шнурки завязать себе Шпонык не мог. При надобности он говорил: "Зинка, к ноге". И Зинка приседала у него под брюхом в три погибели и завязывала ему шнурки. И ногти на ногах тоже она стригла. Кто же ещё. Но в общем Шпонык Зинкой не злоупотреблял, любил её, как мог, и жили они с юных лет безраздельно. Что к делу не относится. Поскольку речь не о жизни и деятельности Шпоныка, а о том, что он сам себя назначил командиром. Собственно, никто на эту кислую должность и не покушался. Вот он на безрыбье себя и назначил. И, когда время окончательно подошло, приступил к командованию вплотную:

- Давай, - говорит, - ты, ты, ты и ты. Нет, ты не по росту. Лучше ты. Взяли. Так. Теперь задом давай, задом пяться. И в коридор, на площадку.

Мужики без возражений выполнили команды. И он стал хлопотать дальше, делая своё руководящее дело и неся ответственность: протиснулся между стеной и столом, расплывшись брюхом с одной стороны, прикинул на глаз, что и как, потом то же самое с другой. Потом сказал:

- А ну давай, заноси-пробуй. Влево давай, чтоб сразу к лестнице ногами, без разворота.

Мужики попробовали занести влево, но упёрлись в противоположную стену коридора и одновременно, бортами, застряли в дверной коробке. И всё остановилось. Попытались сдать назад, чуть наклонить и повторить маневр - ни черта. И стало совсем тихо. И в этой тишине сдуру зазвонил телефон. И слили из туалетного бачка воду. До неприличия громко.

- Бля, - сказал кто-то. - Эти коробки не только для жизни не годятся, они и для смерти не предназначены.

Шпонык оглянулся на голос, сказал "да", тяжело присел и посмотрел вдоль днища. Ничего, кроме днища, не увидел. Зато у него на заднице лопнули штаны. С треском.

- Ёпп, - сказал Шпонык, - опять.

И потрогал прореху ладонью.

Мужики всё это время держали свой груз на руках. Здоровые мужики, сильные. Хоть и бывшие, а спортсмены. И спортсмены не из последних. Они могли и дольше держать, но что от этого толку. Надо было делать что-либо полезное, имевшее смысл и логическое продолжение. А так стоять, держать, как атланты, - бессмысленно.

И вдруг Шпонык чуть ли не подпрыгнул вместе со своим неподъёмным брюхом. Мыслью ужаленный.

- Звони, - сказал он, - звони, давай.

Куда звонить, чего звонить. Все удивились и не поняли.

- В дверь напротив звони. Пускай откроют, вы в квартиру её малость внесёте, в противоположную, а там увернётесь.

Стали звонить. Долго жали на кнопку.

- Может, звонок не работает? - засомневался кто-то.

- Работает, - сказали передние, - слышно, как дребезжит.

В конце концов дверь недовольно открылась.

- Вовнутрь, - сказал Шпонык. - Наружу было бы хуже, не так удобно.

- Тебе виднее, - сказали мужики. Может быть даже, иронически.

Из тёмной прихожей в проём выступила тем временем старуха. В цветастом халате. Цветы на нём были засалены, а на груди истёрты до мутных проплешин.

- Чего? - сказала старуха.

- Сдай назад, бабушка, - сказал Шпонык, - а дверь оставь так. Пожалуйста.

- Чего? - сказала старуха. - Чего это я буду сдавать и оставлять?

- Мы только на момент к тебе углубимся, - сказал передний левый мужик, - чтобы развернуться, и всё.

Старуха неподвижно задумалась.

- Она бывшая чемпионка мира, - сказал Шпонык. - И бывшего СССР. Чемпионка.

Старуха сказала:

- Знаю я. Таких чемпионок. Видала, - и продолжала не двигаться.

Подождали результатов её раздумий. Потом левый передний мужик сказал:

- Побойся бога, бабуля, у нас тут, видишь, какое горе.

- У всех горе, - сказала старуха. - У всех. У меня вон зятя закрыли, гады. Ни за что.

Она хотела было рассказать про зятя, но передумала. И сделала-таки сначала два шага назад, затем ещё один. Мужики, вжавшись спинами в лутку, пронесли покойницу на полметра в старухину квартиру, потихоньку наклоняя набок и разворачивая, вернулись в коридор и оказались, наконец, не поперёк его, а вдоль.

- Чего и следовало ожидать, - сказал Шпонык радостно.

- Ох зря я вас впустила, - сказала старуха, - в субботу. Плохая примета.

Но её уже никто не слушал. Все вздохнули. Хотя морока только начиналась. И нужно было ещё спуститься на первый этаж. С одиннадцатого. По узким и коротким лестничным маршам.

- Эх, был бы грузовой лифт... - сказали у Шпоныка над головой.

- Тут и легковой никогда в жизни не работал, - сказали там же.

- Будем над перилами проносить, - сказал Шпонык.

Передние мужики стали спинами к ступенькам, плечом к плечу. Теснясь. Задние тоже по возможности сгрудились.

- Недаром её звали большой красавицей, - сказал Пустовол, которого напарник прижимал к перилам всё сильнее.

- Ну, - сказал напарник. - И красивой была по-настоящему, и большой по-настоящему. В разных смыслах.

- Надо было на простыне, - сказал Пустовол.

- Поздно, - сказал напарник.

Да, сто девяносто сантиметров - это для девушки, что бы там ни говорили, рост. А у неё при этом росте и красоте ещё и фигура была идеальная, что тоже редкость. Не 90х60х90, конечно, но всё равно идеальная. Может быть, плечи чуть широковаты и мышцы более рельефны, чем хотелось бы ценителям и эстетам. Ну так серьёзные занятия греблей никому бесследно не проходят.

Преодолели первый пролёт.

- Осторожно, - сказал Шпонык из-за спин. - Поднимай.

Нижние выжали передок на руках и стали переходить на следующий марш лестницы, верхние ступали за ними, балансируя и держа горизонталь.

- Нет, упирается, - сказал Шпонык. - Не развернём. Углом упирается.

- Развернём, - сказал Пустовол, и они с напарником подняли свой край под самый потолок.

- Головой надо было вперёд, - сказал кто-то сверху, - а то нехорошо получается, голова внизу.

- Головой не положено, - возразили ему, - положено ногами. Придерживай там.

- На простыне надо было, - сказал Шпонык.

- Поздно, - сказал Пустовол, - не возвращаться же.

Наконец, как-то увернулись. Пропахав по штукатурке. Отчего с угла повис красный лоскут, и обнажилась не струганная древесина. А вниз посыпалась известковая пыль. И бренькнула гитара.

- Вы чё там, офигели, - сказали снизу, - со своей мебелью.

И гитара опять бренькнула.

На девятом этаже, у лифта, торчала под единственной лампой молодёжь. Человек пять. Один из них держал гитару, другой шприц, остальные сонно курили.

- Разрешите пройти, - сказал с лестницы Шпонык.

- Иди, - сказала молодёжь, - кто тебе не разрешает. - Но всё же отступила гуськом в глубь коридора и стала не видна в его темноте. И не слышна.

Вроде чуть приловчились. Поворачивали над перилами, приподнимали один край, слегка накреняли и ступали по ступеням к площадке. Там останавливались передохнуть, и всё снова по той же схеме.

Теперь двинулись вниз и те, кто толпился в квартире. Брали со стола цветы и потихоньку выходили.

- А дверь кто-нибудь запрёт? - спросил Шпонык. Не у кого-то спросил, поимённо, а так - у всех и ни у кого. И никто ему не ответил. Все двигались молча или тихо переговариваясь между собой:

- Такая молодая.

- Да.

- Это всё анаболики.

- Кто?

- Что кто? Анаболики, - говорю, - и нагрузки.

- А родители у неё живы?

- Наверно. Молодая же.

- Они тут?

- Не знаю. Должны.

А дверь - не доглядел Шпонык - таки не заперли, и в неё вошла кошка. Понюхала остатки цветов. Запах ей не понравился, и она шмыгнула обратно. И больше её никто не видел.

Следующие два этажа прошли без помех, гладко. На третьем спугнули парочку. Возможно, влюблённую.

Он прижал её к трубе мусоропровода, приподнял и орудовал в порыве нежности снизу. Пока что рукой. Заметив боковым зрением приближение процессии, прекратил, отстранился, и она съехала на пол. И побежала шлёпанцами по коридору в свою квартиру. А он, секунду подумав, за ней не побежал - рванул по лестнице вниз. Застеснялся.

- Помешали, - сказал Пустовол.

- Наверстают, - сказал Васёк.

Ещё двумя этажами ниже народ с утра веселился. Танцы выплеснулись в коридор. Куда же ещё. В этих домах всё выплёскивается в коридор и за его пределы. Двери были открыты, и люди под музыку сновали на просторе из одной квартиры в другую.

Здесь опять остановились - несмотря на чужой праздник.

- Тихо вы, - крикнул напарник Пустовола. - Заткнитесь.

- А мы тебя обыскались, - сказала нежно подпитая тётка. - Виновник торжества, а пропал.

- Не пропал я, - сказал напарник. - Не пропал. Скоро приду.

- Ну смотри, - сказала тётка. - Напитки ждать не могут. И Ленка психует.

- Свадьба? - спросил Пустовол.

- День рожденья, - сказал напарник, - тридцать пять стукнуло. Вчера. - И ещё он сказал: - Дожил.

- А она у меня на свадьбе, - сказал Пустовол, - танцевала. Со мной.

Танцует и говорит сверху: "Не дыши, - говорит, - мне в грудь. Ты меня возбуждаешь". Шутила.

- А я её любовником был, - сказал напарник. - И Васёк тоже был после меня, вторым любовником, - он кивнул головой на заднего со своей стороны мужика. - А больше у неё никого и не было.

- Странно, - сказал Пустовол. - Такая красавица. И загребная была - от бога.

Всё время, пока отдыхали, Шпонык закидывал руку за спину и трогал разрыв на своих штанах, трогал и вздыхал. Видимо, штаны были сравнительно новыми.

- Ну, отдохнули? Тогда вперёд.

- Вперёд и вниз, а там... - сказал Пустовол, и прозвучало это неуместно. И глупо.

А буквально через два шага занервничал Васёк.

- Стойте, - сказал он, - стойте.

- Что? - сказал Шпонык. - Что такое?

- Ничего, - сказал Васёк и, пристроившись лопаткой к углу, почесался. - Пошли.

Теперь уже без остановок. Не остановились бы и на первом этаже, но там дети назло зиме занимались летним видом спорта. Ставили мяч посреди коридора, разбегались и били. А у торцовой стены стоял вратарь. Света не было. Поэтому били с фонариками в руках. И как только Пустовол с напарником ступили на площадку, мяч пролетел мимо вратаря, ударился в стенку и отлетел обратно. "Гол!" - заорали дети, а мяч выкатился под ноги несущим.

Он прокатился мимо Пустовола с напарником, и Васёк аккуратно на него наступил. И споткнулся. И устоял.

- Мать вашу, - сказал он в сердцах, когда восстановил равновесие.

Футболисты на его ругань не обиделись.

- Дядь, кинь мячик, - крикнули они, наведя на Васька фонарик.

Васёк нащупал мяч ногой и ткнул его носком туфли.

Сошли с отдельных трёх ступенек - последних перед выходом.

- Приехали, - сказал Пустовол, упершись в дверь подъезда.

Открыта она была лишь наполовину. Вторую створку держал шпингалет, и на ней было нарисовано большое красное сердце. А в сердце чёрным написано: "Хуй вам".

Шпонык посмотрел на часы.

- Одиннадцать, - сказал он. - Вовремя. - И сказал: - Приподнимите её повыше.

Мужики подняли мёртвую на уровень плеч, Шпонык подлез снизу и, перевалившись через свой живот, ковырнул нижний шпингалет. Верхний, как выяснилось, заперт не был, и дверь, качнувшись, отъехала сама по себе. Без посторонней помощи.

И люди вышли из тёмного подъезда на снег.

Солнце ударило по глазам.

Все прищурились. И одновременно подумали:

"Хорошо как!"

И Шпонык подумал, и Пустовол, и напарник его, и Васёк. Да и остальные точно то же подумали. Потому как, а что же ещё могли они тут подумать?


2010

Страница,  на  которой  Вы  сможете  купить  книгу




Сетевая
Словесность
КНИЖНАЯ
ПОЛКА